В воскресенье, 21 мая, детский театр «Мир музыки» показывает спектакль, которым тридцать лет назад впервые заявил о себе. Его название — «Ковчег». Как и содержание всем известной библейской истории, спектакль в немалой степени отображает историю самого театра, не сразу вдруг возникшего, а ушедшего в длительное плавание, в ходе которого собирал команду единомышленников, объединив талантливых детей и мудрых педагогов.
«Мир музыки» — музыкальный театр (как высшее проявление театральности), к тому же детский, — это эксклюзив во многих смыслах. Здесь особый репертуар, «свои» композиторы, либретто, инструментарий и из года в год обновляющаяся «труппа»: восходящие и уходящие за горизонт «звезды».
Две группы — младшая и старшая — не существуют одна без другой. Малыши понемногу взрослеют, а старшие по окончании школы расстаются с театром, но сохраняют ему верность. В этих стенах вырастили, например, нынешнего директора Театра Наций и многих других интересных творческих личностей. За три десятилетия «Мир музыки» выпустил немало удивительного, показанного не только в Новосибирске и области, но и в других городах и странах. Есть и более десятка оригинальных спектаклей, которых не увидеть больше нигде: кроме оперы для детей и взрослых «Ковчег» это мюзикл «Приключения корабля «Гамма», «Опера для непослушных детей», «Слоненок» и «Соловей», — по Киплингу и Андерсену. Здесь играют и поют «Про братца Кролика и братца Лиса», рассказывают средствами музыки «О попе и работнике его Балде»… Множество разнообразных программ — чтецких и музыкальных.
Руководитель этого — быть может самого необычного, серьезного и увлекательного детского театра — заслуженный деятель искусств РФ и лауреат Всесоюзного конкурса Владимир Калужский рассказывает, как создавался «Мир музыки», и что этому предшествовало.
— Так получилось, что в Новосибирске сначала была создана детская театральная студия «Смайл» — англоязычная, сделал ее Эдуард Шорник, и в силу случайных обстоятельств я попал в нее: сначала был автором текста пьесы, которую мы с американскими подростками сделали и показали в СССР, — это был 1989-й год. Потом мы съездили в Штаты, — театр «Глобус» содействовал этому, а я был в качестве приглашенного педагога. Потом то, что называлось «Смайлом», отчасти стало студией театра «Глобус», там работали композитор Григорий Гоберник и балетмейстер Георгий Ерасек. Но это была одна часть будущего целого. Я прекрасно понимал, что это очень хорошо — детское творчество, но меня не устраивало то, что в основном театр строился на пантомиме и балете. А я тяготел к другим жанрам. Где-то на рубеже конца 80-х и начала 90-х придумали проект детского художественного Центра, где должна была быть первая группа до 6 лет — воскресная школа общего развития, и две ступени театральной школы. Этот проект неожиданно получил премию на Всесоюзном конкурсе, который организовала мэрия Новосибирска. Так что мне с тех пор приятно говорить, что я лауреат Всесоюзного конкурса.
Мы начали набирать людей. Известный детский коллектив — хоровая школа мальчиков, которой руководил Вячеслав Викторович Мочалов, а Людмила Максимовна Школьная была там главным человеком, — однажды распалась. На обломках мы ее и подобрали. Мочалов ушел в Сибирский хор, но многие педагоги вошли в наш состав: Школьная стала нашим первым хормейстером, Ольга Замятина — сольфеджио и общее руководство, Света Радько — первый концертмейстер, Татьяна Тихонова и Татьяна Капустина —балетмейстеры, Сергей Александровский — первый режиссер.
— Ваша общественная организация в начале искала место обитания и была прямо беспризорной.
— Да, беспризорной буквально. Люди платили за обучение, и у меня был такой целлофановый пакет, куда я эти деньги складывал. Незабываемое было ощущение, когда заходил в троллейбус, прятал его подальше… Из этого мешка я вынимал деньги, выдавал зарплату, которую мало кто получал в эти годы — начало 90-х. Правда, потом возникли проблемы, потому что пребывание в «Мире музыки» ничего не добавляло к пенсии, никакого стажа. И тогда стали возникать другие варианты. Директор филармонии указывал мне на здание Дома Ленина, который тогда стоял бесхозный, и говорил: вот как только здесь появится филармония, тогда и у тебя будет здесь театр... Ну прямо как у Карабаса Барабаса... Приходи, дескать, под крыло филармонии. Я ему поверил. Стали осваивать помещение, которое было тогда Большим залом — ДПП, и дети мои по воскресеньям приходили туда на занятия и репетиции, стремительно двигались вперед. А там сидели бабушки с партийным стажем, которые мне говорили: «Знаете, что делают ваши дети?!..» — Я замирал. — «…Они бегают!» И поскольку движение в сторону Камерного зала будущей филармонии затянулось на 12-13 лет, мы после этого где только ни пристраивались — при консерватории, при Первой музыкальной школе, и так далее...
— Где-то в это время и появился «Ковчег»?
— К 100-летию Новосибирска в июне 1993 года мы показали этот свой первый спектакль-оперу для детей и взрослых — с моим либретто и музыкой Андрея Кротова. Это был первый его шаг в многоступенчатой последующей жизни. И вот теперь 21 мая мы к 130-летию Новосибирска повторяем этот спектакль. Он никуда не пропадал за все это время: мы его возили в Петербург на детский оперный фестиваль, и в Германии он несколько раз прошел. Поскольку все спектакли у нас регулярно «умирают» — поскольку дети взрослеют, последний раз мы его ставили лет 12-13 назад вместе с ансамблем «Маркеловы голоса». Сейчас повторяем.
Судьба этого предприятия, которое поначалу называлось Центром детского художественного воспитания «Мир музыки», потом, когда мы перешли в школу искусств №30, стало «Образцовым театром», — название типичное для детских коллективов, которые поют, танцуют, вырастают, а потом уходят. От нас много повзрослевших ушло в профессиональную жизнь...
— И все же, как возник самый первый спектакль?
— Он был результатом коллективного действия совместно со Второй музыкальной школой, с чудесным педагогом Мариной Рудаковой и остатками капеллы. Этим составом — 60 человек — плюс родители — мы поехали в Ленинград на фестиваль Сергея Баневича. Три дня ехали на поезде — с репетициями. Этот спектакль очень забавный, там есть сцена, когда перед потопом в ковчег загружаются продукты и прочее. И реквизитом были огромные коробки из-под «сникерсов» и другого барахла, которое полным ходом тогда продавалось и у нас в городе, да и по всей стране. Но была при нас еще и продуманная модель спектакля. Мы посмотрели на то, как американцы активно взаимодействуют с публикой. То, как они все это делали, мне очень нравилось — это то, что сегодня называют интерактивом, которого у нас тогда не было. И мы попытались все это воссоздать на своей площадке. Даже в антракте я выходил в фойе с корзинкой, где лежало три «сникерса», — дети собирались вокруг меня, и я предлагал сыграть в игру: кто правильно ответит на вопросы — получает шоколадку. «Как звали второго сына Ноя?» «Что Творец пообещал Ною?»…
А в самом начале спектакля я выходил на сцену, где мы вместе с публикой репетировали строительство ковчега. И вместе с залом заранее разучивали колыбельную, которую Творец поет Ною. Был чудный момент, когда в конце каждой картины выходила девочка с металлической тарелочкой и делала «пум». А после этого — затемнение.
— Вы писали либретто реально по Библии?
— Да, абсолютно, по Ветхому завету. Там никакой отсебятины нет.
— Интересно, как вам удалось увлечь композиторов написать детскую оперу?
— Так писать для взрослого театра у них не было возможности, а для детского она появилась. Какой же композитор не тянется к сцене? Кротов, который написал нам шесть или семь спектаклей, потом перешел на взрослые «рельсы» (взрослую оперу мы тоже с ним сочиняли), это типичный пример. Тогда у нас образовалась вот такая структура: взрослый театр — от десяти и выше, и детский театр — для тех, кому до десяти. Мы делали разные сюжеты — как правило, оригинальные. На музыку известных авторов мы старались ничего не ставить — за исключением одного случая — оперы-сказки «Кот в сапогах» русского композитора по имени Цезарь Кюи. Испанский дирижер Сезар Альварес как раз приезжал к нам дирижировать Камерным оркестром, и у него была гениальная идея: поставить оперу французского композитора (он считал Кюи французом — не без основания) с детьми, а потом прокатить ее по Франции. Этого так и не получилось, но мы поставили оперу в филармонии и в Доме ученых.
— Раньше у вас были программы и чтецкие, и музыкантские.
— Да, например, «Да здравствует Моцарт!». Одной из первых была программа, посвященная французским поэтам и музыкантам — «Детский уголок» Дебюсси: дети читали и танцевали. Тогда мы выступали значительно чаще, да и передвигались тоже, не было никаких сегодняшних ограничений. Например, можно было просто заказать автобус и поехать на нем в Чулым. Сегодня для этого нужно специальное разрешение, полицейское сопровождение, и тому подобное. И за рубеж с детьми в те годы можно было относительно просто поехать. Помню, мы как-то летели на самолете до Москвы, оттуда до Берлина, а потом шесть часов на двухэтажном автобусе — до города Фрейсбург, где нас встречали, ждали до глубокой ночи. Когда мы добрались, немецкие родители спели нам приветственный хорал, и наших детей тут же разобрали по семьям на ночевку. Для наших ребят это было определенным шоком, но когда ровно в восемь утра они все как один появились на репетиции, это было шоком уже для немцев. Даже когда нас возили куда-нибудь в местный аквалэнд, а сразу после этого проходила репетиция, немцы просто не понимали, как такое возможно...
Так что выступили мы там с колоссальным успехом. Нынче, конечно, накал немного не тот: изменилась общеобразовательная школа, старшие классы стали более напряженными, поэтому старшеклассников у нас стало меньше, чем раньше. А ведь когда-то с нами работали ребята и по 16-17 лет, до 11 класса буквально. Сейчас приходят дети помладше: те, кто в первый классе, не все выдерживают, так как у них непростые занятия по роялю, флейте, — правда, по желанию. Но главное, что у них есть танец, художественное слово, сольфеджио, вокал, и основы театральной подготовки. Такого в школах не преподают, и мы репетируем как в настоящем театре: режиссер, хореограф, хормейстер… Репетиции — два-три раза в неделю. Так мы живем.
— Хотите еще долго так продолжать?
— Если доживем до 31-й годовщины, то планируем «Корабль Гамма» восстановить, историю со Скрипоедом. Я недавно разговаривал с ректором Театрального института: может быть, мы будем делать спектакли не на филармонической базе, а на базе ДК «Энергия», — это театральный зал, там практикуют такие вещи. Два раза в году — зимой и весной — у них проходят творческие отчеты, где дети выступают: играют на фортепиано, на флейтах, поют, читают. У нас много детей лауреатов всевозможных конкурсов чтецких и театральных, мы показываем фрагменты спектаклей, а в конце сезона показываем спектакли целиком…
— А у вас не было какого-то другого прообраза подобного детского театра?
— Нет-нет. Когда это все рождалось — я посмотрел, как работает «Смайл» и понял, что надо делать так же, но наоборот. В том числе надо создавать свой собственный репертуар, — поэтому я стал обращаться к молодым и совершенно незапятнанным ничем композиторам. У нас даже был мальчик по фамилии Васильев, который сам написал оперу «О попе и работнике его Балде». Так что театр у нас получился именно таким, как я люблю. Каким себе представлял, таким мы его и сделали.
Марина ЛОГИНОВА, специально для «Новой Сибири»
Фото из архива «Мира музыки»
Ранее в «Новой Сибири»:
В Новосибирске появился новый Детский музейный центр
Детский хор-ор «Принцесса и Людоед» оказался пропагандой семьи и дружбы
