Лаврентий Сорокин: Жизнь начинается после пятидесяти

Всем девушкам он казался завидным женихом, не имея в кошельке ни рубля. Околдовывал артистизмом, харизмой и бесстрашием на сцене и в жизни

КОГДА он выходит на поклон, зрители не просто аплодируют, а устраивают овации, стоя, выражая эмоции выкриками и прочими чрезмерными способами. Немногим из новосибирских актеров досталось столько обожания, сколько заслуженному артисту России Лаврентию Сорокину — ведущему актеру НАМТ «Глобус». Он и вправду, помимо природной одаренности, невероятно пытливый, вечно неуспокоенный и с искрометными мыслями. Оттого зафиксировать разговор с ним — все равно, что пытаться поймать птицу на лету. Скажет, и тотчас мысль улетает, витает в других эмпиреях, остается лишь сардоническая гримаса.
      Я отношу себя к поклонницам Сорокина, но у меня к Лаврентию Анатольевичу есть и свой миллион претензий и вопросов. Мы часто общаемся на бегу, обмениваемся спорадическими репликами. А вот присесть и поговорить подробно, степенно как-то не получалось. Наконец, на излете лета встретились в Актерском дворике, и даже в тот момент, когда актер с аппетитом поглощал свой суп, мне пришлось состязаться с десятками, сотнями, а может быть, тысячами его собеседников в чате смартфона. Такое ощущение, что в друзьях у Лаврентия Сорокина — пол-Новосибирска, плюс еще полстраны и полмира. Он охотно комментировал мне свою бурную переписку. Но в ней не содержалось ничего более изумительного, потому я решительно попросила: гаси телефон! И свой мобильник, отключив, бросила на дно сумки.
      Как раз хаотичная суетливость и стремление объять необъятное посредством гаджетов меньше всего мне импонирует в людях и в особенности в больших артистах, которые, возможно, станут великими, выдающимися русскими артистами. У Сорокина такой шанс есть. Он — на пороге, на полпути к тому.
      — Лаврентий, как известно, регулярные труппы, стационарные репертуарные театры в России принято называть театром-домом. В твоей биографии их было четыре, в принципе, не так уж много для человека, который без малого 30 лет служит сцене. А можешь ли сказать, что какой-нибудь из них был или стал для тебя настоящим домом?
      — Совершенно точно тебе говорю: каждый театр, где я работал, был моим домом. Хотя я редко когда планировал, что именно в этом театре останусь навсегда; меня редко чтобы прямо все-все-все устраивало. Единственным местом, про которое я думал, что на том закончатся мои перемещения, был «Красный факел», в труппу которого я поступил в 2006 году. Недаром я там в своей гримерке устроил «иконостас» с самыми дорогими сердцу фотографиями и афишами, обосновался основательно. Там работают люди моей группы крови: Вова Лемешонок — Лем, Игорь Белозеров — Белаз, многие другие прекрасные.
      — Там мне повезло участвовать в дебютной постановке Тимофея Кулябина «Пиковая дама» — уже тогда стало понятно, что из Тимы выйдет гениальный режиссер. Но произошло досадное стечение обстоятельств, уволился... За что, в конце концов, я благодарен судьбе. «Что ни делается, делается к лучшему».
      А первым был Оренбургский театр драмы имени Максима Горького, куда мы с первой женой Лидией Байрашевской поехали по распределению после окончания Новосибирского театрального училища. Работы, ролей было по горло, по гланды у нас у всех — однокурсников, кто тоже стартовал в Оренбурге. Моими однокурсниками были Ольга Стебунова, впоследствии звезда «Глобуса» и мать столичных актеров Ивана Стебунова и Алены Стебуновой. Костя Ярлыков, который потом укоренился в НГДТ Сергея Афанасьева. Света Музыченко, почти не проявившая себя как актриса, быстро уехавшая в Москву, обучившаяся во ВГИКе, где она сейчас — профессор кафедры документального кино.
      — О, я видела фильмы Музыченко, классные. Однако я никак не могу понять, как можно оставить театр, если считаешь его своим домом?
      — Мне в Оренбурге ничего не нравилось: ни город, ни убогие бытовые условия, ни художественный уровень постановок. Но мы с Лидой и новорожденной дочкой реально жили в театре, поскольку постоянно репетировали и были заняты чуть ли не во всех спектаклях репертуара. Моя дочь Христинья сделала первые шаги именно по оренбургской сцене в то время, когда мы с ее матерью репетировали в пьесе Уильяма Гибсона «Быть или не быть?» о молодом Шекспире. Представляешь, ребенок томился за кулисами на чужих руках и, видимо, настолько скучал, что от радости видеть родителей расхрабрился — сделал шаг навстречу, за ним другой. Это был один из счастливейших моментов моей жизни, незабываемый.
      — Правда, нет ничего более волнующего и заманчивого, нежели наблюдать, как растет, развивается твой ребенок. Выходит, непревзойденная Лида обошлась без декретного отпуска?
      — Лиде, как всем молодым актрисам, страстно хотелось играть лирических героинь, а не стирать и сушить пеленки в общежитии. Она кормила дочку грудью до и после репетиций и сцеживала молоко, чтобы ребенка во время вечернего спектакля мог покормить кто-нибудь, кто был более-менее свободен. Помогали все — гримеры, бутафоры, постижеры, костюмеры. Вот почему я и утверждаю, что считаю Оренбургскую драму нашим театром-домом. Человеческие отношения внутри коллектива там были почти родственными, исключали кукиш в кармане. Вообще было много хорошего и прекрасного — первые в моей жизни летние гастроли прошли на Дальнем Востоке, в Южно-Сахалинске, затем в Комсомольске-на-Амуре. А первые летние отпуска мы, отчаянные дураки, проводили в палатке на берегу Обского моря близ Новосибирска в компании с такими же безответственными родителями — бессребрениками. Сейчас у меня в голове не укладывается: как можно так рисковать — ехать с маленьким ребенком в лес, в удаленность от цивилизации? Но вот в чем казус, в чем удивление: дети не простужались, не болели, они заряжались счастьем от взрослых, которым было легко и весело. Мы все были пьяны от воды и хвойного воздуха, от дыма костра, где варили сказочные похлебки «из топора», от собственного авантюризма.
      Другое дело, что в определенный момент в Оренбурге мне надоело, достало все (роли с одними и теми же типажами, неустроенность, постоянное безденежье), тогда как раз бюджетникам зарплату по много месяцев не платили. А Норильскому Заполярному театру драмы имени Владимира Маяковского срочно требовались актеры. Я решил: поеду, поработаю год-другой, пересижу безвременье и вернусь на большую землю, на материк. А когда что-то задумываешь, ничего не сбывается. Я завис в Норильске аж на целых 15 лет.
      — Жалеешь?
      — Совершенно не жалею!
      — Можно я тоже поделюсь впечатлениями? После того как и я побывала в Норильске, я понимаю, что сложновато не просто творить, а элементарно выжить в том суровом климате, в постоянной темноте, в злых морозах и ограниченном пространстве, где все на виду.
      — Ира, давай не преувеличивай. В Норильске не всегда темно, там кроме полярной ночи есть еще и северное сияние, невероятно красивое. Периодами ночью так же светло, как днем. Морозы меня не страшили, потому что, работая, мало ходишь по улицам, гораздо больше времени проводишь в театре. Это как везде, в этом смысле Норильск не отличается от Москвы. К тому же в те годы в Норильске снабжение было лучше, чем в столице, — магазины забиты дефицитом по смешным ценам. Главное, у самого северного театра страны — самые благодарные и чуткие зрители, они были подарком судьбы и отдушиной. Я считаю, что как актер я состоялся именно в Норильске. К тому же там во Дворце культуры несколько раз в неделю собирался Клуб полуночников. Реально приходили «совы» — врачи, инженеры, учителя и прочая интеллигенция, заброшенная на освоение Заполярья еще в 50-е годы. Мы пели под гитару, которую буквально вырывали друг у друга из рук, делились стихотворениями, дискутировали, импровизировали. Устраивали капустники на дни рождения, к праздникам и просто так. А еще я постоянно участвовал в Таймырском фестивале бардовской песни. Кто только не приезжал: Городницкий, Кукин, Мирзоян, Митяев. Мы с Олегом Митяевым до сих пор очень дружим.
      — Не продолжай, пожалуйста, я к бардовской песне давным-давно охладела, отношусь со скепсисом. Мне из всего этого круга пения нравятся разве что ранние опусы Александра Суханова, поскольку он все же опирался не на отсебятину, а на отменную поэзию. На Поля Верлена, например.
      — Погоди, а Юлий Ким?
      — Юлий Черсанович — не бард, вернее, не бард-любитель, а действительный поэт и профессиональный драматург.
      — Я очень дорожу знакомством с ним, состоявшимся в Норильске, и работой над спектаклем по его «Сказкам Арденского леса». Замечательный был спектакль!
      — Верю. Прекрасно себе представляю, что в Норильске возможна настоящая роскошь общения и радость творчества, поскольку самым северным театром руководила и руководит умница Светлана Гасановна Гергарт. А кроме того, у тебя ведь был хороший главный режиссер Александр Маркович Зыков. Ты уехал в Новосибирск вслед за ним?
      — Нет, я, приехав в Новосибирск, удивился, что он тоже тут. Я ехал, потому что хотел, чтобы мой сын Гоша, наш сын с Марией Соболевой, родился и рос не в Заполярье, а там же, где я, — в Новосибирске, где побольше солнца и свежего ветра.
      — Стесняюсь спросить, Лаврентий, сколько у тебя было жен. Но позволь спросить: а сколько у тебя детей?
      — Не стесняйся, Ира, я не скрываю: официальных жен было четверо, как и театров. А детей — трое. Старшая дочь Христя работает в Москве, в киноиндустрии. Сыну Лаврентию Лаврентьевичу сейчас 17 лет, он живет и учится в Америке. А младшенький Гоша скоро пойдет во второй класс. Учится в 10-й школе, а еще в художественной школе, он хорошо рисует, большой сочинитель, фантазер и...
      — И большая твоя любовь, знаю-знаю. А скажи, тебя твой отец так же неистово любил?
      — Ты знаешь, кто мой отец?
      — Нет. Я спросила из желания выяснить, что, какие качества передаются по наследству, генетически.
      — Я недавно в очередной раз ощутил острую гордость за своего отца, когда ездил в Бердск на церемонию присвоения центральной библиотеке имени моего отца — Анатолия Лаврентьевича Сорокина, поэта. Папа последние 20 лет работал главным редактором бердской газеты, а вообще он был человек служивый, имел звание капитана. Мое детство прошло в воинской части, где оба родителя работали в газетах. Папа — журналистом в «Советском воине», а мама — корректором в «Патриоте Родины». Редакции находились на разных этажах одного здания, по соседству с нашим домом, где окна квартиры выходили на плац. К сожалению, ни папы, ни мамы уже нет на этом свете. И разошлись они давно, когда я еще учился в 8-м классе. Мама настолько переживала разрыв, что стремилась уехать куда угодно, лишь бы подальше от отца. Увезла меня с собой в Юргу, где я учился в ГПТУ, оттуда меня призвали в морфлот...
      Мои самые лучшие воспоминания из детства и отрочества — о Союзе писателей. Новосибирское отделение СП тогда имело просторное помещение на улице Каменской, неподалеку от Центрального рынка, туда я и бежал стремглав после уроков. Там было много книг, много разговоров, заставлявших навострить уши. Споры о критериях оценок, чтение вслух новых отрывков, дебаты, ссоры и примирения. Не буду врать, я бежал не только ради послушать, а еще и ради покушать — у писателей всегда был полон холодильник, они мирились за щедро накрытым столом. На Каменской собирались дети, жены, друзья, «враги». Никто на самом деле особо не враждовал, но, бывало, члены СП сильно расходились в оценках творчества друг друга, и повышенный градус полемики тоже увлекал, превращался в спектакль.
      — Это был конец 70-х — начало 80-х?
      — Да. Понимаешь, как мне повезло? Я застал даже Елизавету Стюарт, которая разговаривала со мной, мальком, как с взрослым человеком. Хорошо запомнил поэтессу Жанну Зырянову, прозаиков Илью Лаврова, Владимира Сапожникова, Василия Коньякова, да многих, практически всех «столпов» сибирской литературы. А писатель Николай Самохин, с которым особо тесно дружил мой отец, в свое время и привел меня в театральное училище. Это он подсказал, что мое место на сцене.
      — Реально повезло. А скажи, Лавр, ты знаешь, помнишь какие-нибудь стихотворения своего папы наизусть?
      — Конечно, знаю, многие стихотворения наизусть помню, а некоторые заново открываю, перечитывая.
      — Прочитай, что первое в голову придет, а?
      — Ладно. Слушай:
      «Я от тебя ухожу, ухожу,
      Я в трамваи пустые вхожу.
      Я в трамваях красивей встречаю,
      О тебе совсем не скучаю.
      Мне б без тебя побыть немножко,
      И я привыкну.
      А пока что я на подножке,
      Чтоб при случае спрыгнуть».
      — Очень человечное, искреннее, непосредственное высказывание, смелое для 70-х, для диктатуры соцреализма. Ну вот ты и дал мне ответ на вопрос: что передается по наследству? Практически все, включая талант, восприимчивость, влюбчивость и чадолюбие. Ты же тоже пишешь иронически-юмористические вирши, с которыми выступаешь в кабаре-кафе «Бродячая собака». Когда о детях рассказываешь — слезы на глазах. Про женщин…
      — Из женщин мне интересна только супруга Маша.
      — Это понятно, а кто еще? Я ценю, что ты о своих бывших женах отзываешься либо хорошо, либо никак. Круче Лиды Байрашевской актрисы не знаю. И твоя Мария выглядит, как английская супермодель Twiggy, — но она лучше, так как еще и прекрасно поет. Я гордилась, когда она играла Ассоль в «Алых парусах» на премьере в Новосибирске и на показе в Москве в рамках «Золотой маски». ТАК играть юную девушку, когда тебе уже слегка за 30, это доблесть, показатель сохранности первой свежести чувств, девичьей чувствительности. И сильнейшая роль Соболевой — в камерном спектакле «Летит» Оли Мухиной, за нее отдельный респект.
      — Ой, я аж покраснел, зарделся. Спасибо, Ир, что заметила, замечаешь. Моя Маша, родив Гошу, использовала декретный отпуск на то, чтобы научиться петь, поступила в музыкальный колледж. Она трудоголик, большая умница, на редкость терпеливый и преданный профессии человек.
      — Давай начистоту: не терпеливая девушка с тобой бы и часа не прожила. Ты, как реактивный самолет на показательных выступлениях, — то резко взмываешь вверх, то резко вниз, никогда не знаешь, чего ждать. Тебе самому с собой не трудно?
      — Ты знаешь ответ. И разве ты не заметила, как я изменился? Не пью, не курю, собираюсь жить как можно дольше, чтобы вырастить Гошу и дать ему достойное образование.
      — Вот поверь мне, со сцены очень заметно, какой актер — читающий, а какой — профан профаном. К примеру, в «Двенадцатой ночи» Шекспира такую роль, как твой Пьеро, настоянный на Вертинском и странствиях по тонким мирам, никому не читавшему, не знающему поэзии Серебряного века, никогда не сыграть. Но мне думается, что это не «коронка», не самая лучшая твоя роль. А какую из ролей ты сам считаешь заветной?
      — Очень люблю играть Несчастливцева в «Лесе» Островского, в ней много меня, про меня, для меня. И ты угадала — я для «12 ночи» сам отбирал поэтическое наполнение, кайфовал в процессе. Другое дело, что не слишком доволен результатом, самим спектаклем...
      Я созрел. Хочу тебе признаться, что год, когда я перестал быть актером «Красного факела», был самым трудным в моей жизни. Нервы обнажились до предела. Поступил в «Глобус», все там казалось чужим. В тот момент меня позвали в Омскую драму. Не вскидывайся, я знаю, что ты обожаешь Омский театр. А я не был готов на переезд, на радикальные перемены, внутри все трепыхалось. Знаешь, кто меня спас?
      — Кто?
      — Сергей Афанасьев. Однажды, очень недолго, я работал в его НГДТ, сыграл попа в «Щепке». Оказывается, в тесном Новосибирске можно жить, годами не встречаясь с хорошими любимыми людьми. Мы с Сергеем Николаевичем долго не встречались. И вдруг встретились, когда меня обуяли глухая тоска и неприкаянность. Я признался, что ощущаю себя чужим в «Глобусе», а он посоветовал не увольняться, не распыляться на мелочи, а пойти преподавать, работать и учиться на режиссерском курсе в Новосибирском театральном институте.
      — Вот, Лаврентий, ты опередил мой вопрос: зачем хомутать себя дополнительными нагрузками?!
      — Это не нагрузки, а отрада и отдушина, через которую я убедился, что жизнь после 50 только начинается.
      — Не повторяйся насчет отказа от алкоголя и табака — тема модная, но мне неинтересная.
      — Я приступил к постановке... Еще в конце прошлого сезона сделал распределение ролей. Ставлю в качестве дипломной режиссерской работы «Макулатуру» Чарльза Буковски. Премьера состоится в октябре. Ты довольна?
      — Не то слово!.. Я тебе рассказывала, как в прошлом году, когда я бескомпромиссно провела целое лето, все три месяца, на берегу Эгейского моря, только Буковский и спас меня от деморализации, от растворения в неге? Я читала его рассказы на пляже и так смеялась, что все вокруг спрашивали: что уж есть такого веселого на свете? А у него, скорее, горькое и горестное, но очень смешно изложенное. И я зачитывала куски текста вслух, люди — дети разных народов — тоже смеялись и плакали... Я постоянна только в том, что езжу отдыхать в одно и то же место. Однажды возила туда сборник стихов «Мой Пушкин» великолепного поэта Александра Ахавьева, а следующим летом читала самого Пушкина, настраивалась на премьеру «Онегина» в нашем любимом «Факеле», нашего с тобой общего любимчика режиссера Тимофея Кулябина. Всегда зачитывала вслух, делилась, и разогретые солнцем пляжники всегда адекватно воспринимали, благодарно реагировали.
      — Чудесная история чтений!.. А я читал в детстве по ночам под одеялом с фонариком. Учителя и одноклассники, соседи и соглядатаи думали, что я отпетый шалопай и хулиган, а на самом деле для меня не было и нет занятия вожделеннее, нежели чтение. Однажды, когда все книжки в доме закончились, пошел в библиотеку, попросил библиотекаршу, чтобы составила мне список, перечень произведений, которые непременно надо прочесть. Она ответила как-то невнятно, пожала плечами, и я стал читать абсолютно все, все книги всех авторов, руководствуясь исключительно алфавитным порядком. Много, конечно, начитался макулатуры, зато научился отличать...
      — Я догадываюсь, о чем будет твой спектакль по «Макулатуре», горячо приветствую, ибо никто и никогда не делал инсценировок по Чарльзу Буковски в Новосибирске. Да и, пожалуй, в России.
      — Спасибо, что не выпытываешь подробности, а то бы я сейчас все секретики выложил, и потом тебе бы было неинтересно смотреть.
      — Лаврентий, я не настолько добра и щедра, чтобы рассыпаться в комплиментах. Потому делаю комплимент двусмысленный: мне на тебя всегда интересно смотреть на сцене, даже когда ты «не в ударе». Ты несравненный.
     

 
По теме
Стартовал Всероссийский конкурс фотоматериалов «За это я люблю Россию – 2024» Стартовал прием заявок на Всероссийский конкурс фотоматериалов «За это я люблю Россию – 2024» от студенческого координационного совета Обще
Осенью отмечается множество праздников, среди которых особое место занимает день добра и уважения людей элегантного возраста.
«Им бы пережить такое»: в суде над «оборотнями в погонах» выступила мама убитой в Усть-Тарке девочки - Precedent.TV Восьмиклассница не вернулась домой 14 лет назад. Новосибирский областной суд 6 октября  в областном суде начали рассматривать по существу уголовное дело бывших полицейских из села Усть-Тарка,
Precedent.TV
Хранитель исторической памяти - Тогучинская ЦБС Государственный центральный музей современной истории России (до 1998 г. — Музей революции) — уникальный объект культурного наследия федерального значения, один из крупнейших центров по сохранению,
Тогучинская ЦБС
Любите и берегите животных - ЦБС Баганского района В рамках празднования Международного дня животных в Большелуковской сельской библиотеке состоялся экологический час, посвященный теме «Любите и берегите животных».
ЦБС Баганского района