Лев Додин: Я в своей жизни не встречал ни одного бездуховного человека

В ходе IV международного театрального фестиваля «Академия», прошедшего в Омской драме, обозревателю «Новой Сибири» посчастливилось побеседовать с худруком петербургского академического МДТ — Театра Европы

ДЛЯ МЕНЯ вовсе не загадка, почему театралы разных поколений молятся, как на икону, на народного артиста России Льва Додина — лауреата двух Государственных премий РФ и Госпремии СССР, кавалера орденов «За заслуги перед Отечеством» IV и III степеней, обладателя нескольких «Золотых масок», «Золотых софитов» и огромного количества других престижных наград. Я сама обожествляю этого режиссера, ибо от каждого спектакля Льва Абрамовича Додина получаю сильнейшее впечатление, воздействие более существенное, нежели от событий реальной жизни. Его совершенные по форме постановки содержат колоссальный объем художественных высказываний, определяющих движение театральной жизни на десятилетия вперед.
      Минувшей весной, 14 мая, Льву Додину исполнилось 70 лет. Никаких торжеств по этому поводу мэтр не устраивал, находился с театром на традиционных гастролях в Париже, в культурном центре Бобини. Во французской прессе было многократно замечено, что режиссеру возраст не только не мешает, он его украшает. Летом тот же спектакль «Коварство и любовь», который показывался в Париже, МДТ — Театр Европы представил в Омске на фестивале «Академия». Я наблюдала, как достаточно короткий (2 часа 20 минут) спектакль напряженно репетировали целый день с небольшими перерывами. Про репетицию можно написать отдельную книгу. А о спектакле лучше всех, на мой взгляд, высказалась доктор искусствоведения, педагог школы-студии МХТ Ольга Егошина: «Лев Додин расслышал и сделал главным в своей постановке «Коварства и любви» тему девальвации слов и то, что ей противостоит, — готовность расплатиться жизнью».
      — Лев Абрамович, почему именно сейчас вы обратились к «Коварству и любви» Шиллера? Превратили классическую мещанскую трагедию в трагедию противостояния страстной горячей юности государственной машине. Пришло время этой пьесы, так как наша государственная машина едет не туда?
      — Никогда не знаешь, почему именно сейчас то или иное произведение откликается в тебе. Дело не во времени. Литература, искусство, театр ведь не только отображают время, действительность, они предвидят, предчувствуют то, какой будет действительность. Достоевский в своих «Бесах» предсказал на два века вперед то, что происходит сегодня, а большинство его современников это произведение воспринимали чуть ли не плодом больного воображения, бредовой фантазией... Тургенев в «Отцах и детях» предсказал офранцузивание русской интеллигенции. Все, что написано большими писателями, выражает некую тенденцию изменений в обществе. Я недавно прочел роман Захара Прилепина «Обитель». Далеко не во всем с автором согласен, покоробили исторические ляпы, некоторые психологически и поведенчески недостоверные эпизоды из жизни обитателей ГУЛАГа. Тем не менее я признаю, что Прилепин — настоящий писатель, и прислушиваюсь к нему.
      «Коварство и любовь» — пьеса, которую я очень люблю, много раз хотел ее поставить, но всегда как-то не хватало компании: то недоставало актрисы на роль Луизы, то — актера на роль президента и так далее. Кроме того, нужно ведь еще, чтобы совпали волны... Уже после премьеры мне попала в руки удивительная книга — дневники моего учителя Бориса Вульфовича Зона; он писал их в форме писем к умершей жене, описывая каждый свой день, таким образом общаясь с ней после смерти. Я начал читать поздним вечером и несмотря на усталость не смог закрыть до утра, пока не дочитал, настолько повествование затягивало — в нем каждая строчка живая, наполненная чувствами и мыслями. Так вот Зон 28 марта 1964 года, в дату, помеченную как «936-й день без тебя», подробно описал супруге, как и какие этюды из «Коварства и любви» представлял его ученик Додин. Я сам те свои этюды помнил смутно, но через записи моего педагога восстановил ход тогдашних своих размышлений. Оказывается, я 50 лет отдал этой истории — «Коварству и любви» и тому, что подспудно копилось во мне все эти годы в связи с ней.
      — Известно, что вы над каждой постановкой работаете долго, устраиваете экспедиции с актерами, вместе читаете стихи и прозу, прессу. Я понимаю, как много дает высокая поэзия для создания атмосферы, для эмоционального настроя актеров. А что могут дать сообщения газет и журналов?
      — Да, я всегда приношу на репетиции книги, классические тексты и прессу. И мои артисты приходят с книгами и блокнотами. Мы разговариваем, делимся размышлениями о жизни, о ее смыслах, делаем записи. Задача искусства состоит в достижении совершенства, которого никто из людей пока еще не достиг, — это путь сомнений, вечной неудовлетворенности собой. Если не делать попыток в этом направлении, незачем и заниматься театром. Я убежден, что никакие технические ухищрения, эффекты медиа, никакие режиссерские технологии, условно говоря, прыжки на шкаф или прыжки со шкафа в театре ничего не дают, вызывают разве что секундное удивление публики. А функция театра — потрясать. Чтобы потрясти зрителей, артист сам должен испытать потрясение на сцене — эмоциональное, душевное, интеллектуальное. Ничто, кроме мыслительной, душевной работы актера, кроме глубины и масштаба его переживаний, не способно потрясти зал.
      Приступая к репетициям «Коварства и любви», я понимал, что молодым актерам (исполнителям ролей Луизы Миллер и Фердинанда Лизе Боярской и Даниле Козловскому) трудно будет поверить в язык общения их персонажей, живших 200 лет назад. И мне не хотелось менять этот архаичный красивый выверенный язык Шиллера. Мы вместе прочли десятки, а, может быть, сотни писем влюбленных той эпохи, последующих эпох. А потом мне попалась переписка Барака Обамы с той девушкой, которую он любил до женитьбы на Мишель. Они оба активно делали карьеру и часто разлучались из-за командировок, и Обама подробно, порой на 10 страницах, описывал девушке избранную им стратегию, свои планы и текущие дела, успехи и неудачи. Из сугубо любовного в тех письмах, казалось бы, только теплое обращение и «целую» на прощание. Причем и обращение довольно сдержанное. Все остальное содержание — сугубо деловое. И все-таки это настоящие любовные послания, полноценный диалог двух интеллигентных людей, которые доверяют друг другу настолько, что делятся важным без сладкого щебетания. Чувства оставляют сокровенными.
      — Да, это подлинная культура отношений. В вашем спектакле молодые герои и в молчаливых сценах без слов объясняются, потому что между ними прямо-таки осязаемо возникает подлинное духовное натяжение, эротическое напряжение.
      — Вы спрашивали о прессе. Как бы бездарны не были газеты, хроникой событий, логикой реакции на эти события они отражают наше время. Меня возмущает пустота глянцевых журналов, но иногда и через них можно что-то разглядеть, постичь. Чем шире круг источников, впечатлений, который привлекаешь для создания спектакля, тем шире твое видение. Незнание рождает предрассудки.
      Я прошу актеров записывать то, о чем мы говорим. Привожу в пример умнейшего Иннокентия Смоктуновского, который всегда очень подробно записывал замечания и прикреплял их к распечатке пьесы. Случалось, роль была небольшая, но она обрастала приклеенными, сложенными гармошкой листами записей. Он записывал, какие книги нужно прочесть к следующей репетиции, что посмотреть, что в себе преодолеть. С каждым днем эта «гармошка» росла, разбухала, и, главное, Смоктуновский все выполнял, что намечал в записях. Приходил в театр задолго до начала спектакля, перечитывал записи, и они его настраивали, приводили в то состояние, которое необходимо для роли. Держал строжайшую внутреннюю дисциплину. Иначе, иным путем не становятся великими артистами.
      — Распространено мнение, что вы, Лев Абрамович, создали из своего театра некий «духовный монастырь», требуете от актеров аскезы, в частности, чуть ли не запрещаете им сниматься в кино. А ведь опыты в кино тоже расширяют сознание артистов.
      — Да, я никогда не испытывал восторга от того, что моих актеров приглашают на съемки. Я счастлив, что актера такого уровня, как Сергей Курышев, до сих пор не разглядели кинорежиссеры. Значит, его интеллект не для нашего кинематографа. Запрещать ничего нельзя — те, кому этого хочется, снимаются. Я требую только порядочности по отношению к театру — чтобы кино не нарушало график наших репетиций, не вредило готовности к работе в спектаклях. Если у человека хватает сил на две жизни — в театре и в кино, пусть реализуется в двух ипостасях. У нас действует обоюдное уважение — те, кто снимается, заранее согласовывают свои планы с театром. И, конечно, к ним предъявляются те же требования, как к любому другому участнику дела. Внутри нашего театра нет такой категории, как «звезда» и «не звезда».
      — Лев Абрамович, вам огромное спасибо за то, что вы отстаиваете позиции творческой свободы. Вы первым в стране выразили протест закону о запрещении мата на сцене и прочим вывертам. Как вы думаете, почему другие крупные художники этого не сделали публично, отделались ворчанием в кулуарах? Есть страх репрессий?
      — Нет, я не одинок в своей позиции. Знаете, лежал в больнице перед операцией, собирался уже отключить телефон, как мне позвонил Марк Захаров, и мы, наверное, полчаса беседовали. Захаров солидарен, Валерий Фокин, да многие.
      Прежде чем запрещать обсценную лексику на сцене и в кино, не лучше ли запретить в реальной жизни? Когда начинают активно что-то запрещать, это симптом, что в самой жизни что-то неладно. Искусство ведь не исправляет жизнь, а отражает ее. Более того, искусство полно трепета перед жизнью.
      Кроме государственных запретов существуют еще и общественные запреты, выраженные в том числе в реакции зрителей «встают и уходят». Мне помнится, как однажды в Саратове, бывшем в тот застойный период очень грязным, неухоженным, заполоненным тараканами, на гастролях мы показывали «Дом» Абрамова. Сначала был полный зал, но в определенный момент стали стучать откидные кресла, нарядная публика потянулась к выходу. Женщины в кримпленовых платьях, мужчины в шевиотовых костюмах — люди, одетые в атрибуты, знаменовавшие советское благополучие, благосостояние. Я бродил по фойе и слышал, как один из покинувших зал зрителей громко, трехэтажным матом возмущался, его покоробило, что один из героев со сцены произнес слово «сука». «Это разве искусство? Они на сцене матерятся!» — полыхал гневом отъявленный сквернослов.
      Сцена действительно, как амвон в церкви, это святое пространство. На сцене происходит то, и произносится то, о чем никакое другое искусство не скажет. И почему бы к этому не прислушаться, почему бы не задуматься, отчего звучит мат? Когда вводятся запреты, это означает, что искусство будет застревать, затормаживаться в развитии. Дай волю, и театр сам переболеет обращениями к обсценной лексике, другими своими увлечениями, как ребенок ветрянкой в детстве. Помните, в 70–80-е годы актуальной темой драматургии и театра было осуждение, осмеяние вещизма? Увлечения материальными ценностями вследствие того, что мы долго жили в нищете и впроголодь. Театр вместе с обществом этим довольно скоро переболел и если бы не возникло запретов, быстро бы исчерпал интерес к маргинальным страстям. Искусство всегда сосредоточено на вечных ценностях, не на проходящем-уходящем, оно не обязано приспосабливаться ко времени и обществу.
      — Мне памятно, как в одном из своих выступлений вы говорили о том, что самое страшное — это быть безбожником, то есть не задумываться ни о чем. Приведу прямую цитату: «Религия — это свойство существования души. А театр — это путешествие в душе, исследование души своей, чужой, человеческой». Вы сегодня от этих слов не отрекаетесь?
      — Я вам больше скажу — я в своей жизни не встречал ни одного бездуховного человека. А общался я много с кем — с деревенскими жителями, с уголовниками, отсидевшими в колониях, когда ездил с геологами по Сибири. Каким бы ограниченным, косноязычным, необразованным ни был человек, у каждого есть что-то, что его душу тревожит. Человек может скрывать свои сомнения и поиски смыслов, маскироваться грубостью, невосприимчивостью, но его душа рано или поздно обнажается.
      — Потому с таким феноменальным успехом уже почти 40 лет идут ваши «Братья и сестры» и другие эпохальные спектакли, которые неимоверно волнуют и трогают, — это я не спрашиваю, констатирую.
      — Мне было удивительно, когда я впервые приехал в Париж, почему люди идут в театр, на спектакль МДТ, вместо того чтобы гулять по своему городу, красивейшему в мире. И мне было удивительно на прошлых гастролях в Париже, почему весь зал, на 90 процентов состоящий из коренных французов, не из эмигрантов, плачет на спектакле «Жизнь и судьба» Гроссмана. Что им до нашей, российской истории? Человеческая душа отзывчива, ее волнует то же самое, что волновало души и сто, и двести лет назад, во все века: разрушенные надежды, несостоявшаяся любовь.
      — Меня больше всего в вашем «Коварстве и любви» взволновало то, что Луиза Миллер с первой сцены, с первых минут своей безграничной любви предчувствовала, что их отношения с Фердинандом обречены. Она и произносит фразу: «Ничем хорошим это не кончится». Разные сословия. Несгибаемый президент — Игорь Иванов. Боярская изумительно сыграла непрерывную подспудную тревогу. Луизе не на что надеяться. Почему же она продолжает надеяться?
      — Таково свойство любви, такова сила любви.
      — А сама жизнь — это испытание или в ней возможно счастье?
      — Жизнь — это счастливый подарок. Нам даровано из бессознательной материи превратиться во что-то сознательное и мучиться вопросом «кто мы такие?», как чеховские три сестры, как все герои великих книг. Чем больше мы этим вопросом мучаемся, тем жизнь труднее, но богаче.
     

 
По теме
Заключительный день «Недели Магии и Волшебства» в Центральной детской библиотеке был посвящён существам, которые живут в прекрасной долине Муми-дол, их придумала финская писательница Туве Янссон.
Житель города Бердска предстанет перед судом по обвинению в убийстве родственника - Следственный комитет фото СУ СК РФ по Новосибирской области Следственным отделом по городу Бердск следственного управления Следственного комитета Российской Федерации по Новосибирской области завершено расследование уголовного дела в отно
Следственный комитет
Сначала анализ, потом — диагноз - Газета Степная нива С самого утра в кабинеты клинико-диагностической лаборатории центральной районной больницы стекаются пациенты с направлениями от всех врачей.
Газета Степная нива
Делаем всё возможное - ГБУЗ НСО ГНОКБ За два года, в течение которых на базе Новосибирской областной больницы работает детское онкологическое отделение, 11 маленьких пациентов прошли процедуру заместительной почечной терапии - гемодиализ.
ГБУЗ НСО ГНОКБ
Гайдар – для поколений - Тогучинская ЦБС 6 марта Юртовская сельская библиотека присоединилась к региональной акции «Аркадий Гайдар – для поколений», посвящённой 120–летию со дня рождения А. П. Гайдара и Году семьи.
Тогучинская ЦБС
Путешествие по пушкинским страницам - ЦБС Баганского района Двадцать девятого марта в Теренгульской сельской библиотеке состоялся увлекательный квизбук «Путешествие по пушкинским страницам».
ЦБС Баганского района